Современная россия и идея народной монархии

В первые годы большевизма банкротство традиционных политических партий в России и их подходов к действительности стало абсолютно явным. Мировоззрение так называемого "освобожденчества" (западнического конституционного либерализма), пережившее свой первый кризис еще после 1905 года, что выразилось в появлении в 1909 году сборника "Вехи", окончательно потеряло доверие у большей части уцелевшей послереволюционной интеллигенции, как оказавшейся в эмиграции, так и оставшейся в большевистской России. Лишь последние могикане старого либерализма: П. Н. Милюков, О. Ф. Кускова, какое-то время А. Тыркова, князь А. Оболенский и временно примкнувший к ним А. Ф. Керенский - продолжали отстаивать эти идеалы. Большая же часть мыслящей интеллигенции по обе стороны разделившего ее железного занавеса пыталась найти новые идеи, реально связанные с российской жизнью, а не сконструированные из западных заимствований. Развивая консервативно-либеральные традиции "Вех", она тем не менее в значительной своей степени оказалась в той же ловушке, что и П. А. Столыпин. Цензовая третьеиюньская монархия 1907-1917 годов стала казаться ей образцом политического компромисса и мудрости, в то время как на самом деле она была примером неудачного в конечном итоге сотрудничества западнической чиновничьей бюрократии (ее лучших представителей) и цензовых элементов, все возраставшие политические аппетиты которых и погубили эту систему. Однако ее идеализация стала основой политического мировоззрения многих интеллектуальных лидеров эмиграции, включая таких виднейших деятелей, как И. А. Ильин и П. Б. Струве. Последние, политически ориентируясь на военных вождей белого движения типа П. Н. Врангеля, Миллера, Кутепова и других, невольно оказывались в плену самооправдательных схем, столь характерных для военных кругов эмиграции. Изменив присяге законному государю в марте 1917 года, верхушка русской армии и пошедшее за ней офицерство обрекли себя на тот крестный путь бессмысленных усилий по спасению российской государственности без монарха, которым они активно шли начиная с корниловского выступления в августе 1917 года и до конца гражданской войны. Перейдя уже в эмиграции в начале 20-х годов на абстрактно-монархические позиции, эти круги и близкие им политические силы, связанные общей февральско-мартовской изменой государю (Гучков, Шульгин, шедшая за ними значительная часть октябристов и так называемых прогрессистских монархистов), продолжали фактически изменнические традиции февраля, выдвинув идею избрания нового монарха на Земском соборе, минуя порядок престолонаследования, содержавшийся в "Основных законах Российской империи".

Гипотетический земский собор поразительно напоминал замысел Учредительного собрания, навязанный великому князю Михаилу Александровичу при его отречении представителями кадетско-октябристского большинства Государственной думы 3 марта 1917 года. Фактически сторонники Земского собора, торжественно провозгласившие свое отречение от "февральских идеалов", проклинавшие "освобожденчество" и декларировавшие свое возвращение к тысячелетним традициям православной монархии, мало чем отличались по своим конкретным политическим планам от своих левых противников - милюковцев и сторонников Керенского. По сути дела, они продолжали все ту же обанкротившуюся политику цензовых партий Государственной думы - кадетов, октябристов, "прогрессивных националистов", образовавших в 1915 году так называемый "Прогрессивный блок". Как известно, он ставил своей целью создание в России конституционной монархии по британскому образцу. Эта линия в скрытой форме продолжала присутствовать и у так называемых эмигрантских монархистов-соборников начала 20-х годов. Увенчание цензовой монархии ответственным перед Думой министерством являлось заветной мечтой широких кругов русского дворянства и примкнувшей к ним верхушки торгово-промышленного класса. Эти идеи - по сути, идеи парламентской власти, жестко ограничивающие прерогативы русского православного монарха, - с давних времен были заветной мечтой дворянско-олигархических кругов (вспомним проекты верховников 1730 года, графа Панина 1774 года, князя Долгорукова в 1861 году, лорис-меликовский проект 1881 года и другие). После 17 октября 1905 года и особенно после 3 июня 1907 года, когда Дума стала строго цензовым учреждением, олигархические устремления верхушки имущих классов окончательно оформились в этом законодательном органе, лишь временно скрывая свои замыслы в первые годы правления Столыпина. Во время Первой мировой войны они обнажились крайне явственно. Данные стремления показывали полное непонимание верхушкой образованных классов православной монархической природы сознания и глубокой психологии русского народа, и прежде всего русского крестьянства.

Это генетическое непонимание сохранилось у большинства представителей и после февральской и октябрьской катастроф. Последующая гражданская война, в которой они приняли активное участие, только еще более обострила у многих из них неприязнь к своему народу и непонимание изначальных основ его национальной жизни. Это проявлялось и в эмигрантском творчестве, особенно в раннем, даже таких крупнейших мыслителей русского зарубежья, как Ильин и Струве. У Ильина это проявилось в его знаменитой работе "О сопротивлении злу силою", в которой будущее России мыслилось им лишь в контексте сохранения и упрочения белого движения в эмиграции как единственной силы, способной возродить прежнюю российскую государственность и не только уничтожить при этом коммунистический режим, но и покарать народные массы за их неприятие власти цензовых элементов после вызванного ими же отречения государя Николая II. Еще дальше шел в своих произведениях П. Б. Струве, готовый, как и П. Н. Врангель, бороться с большевиками в союзе хоть с чертом.

Таким образом, эти мыслители фактически создавали в 20-е годы идеологию олигархической монархии без легитимного монарха, которая лишь на словах признала православно-монархический идеал, а на деле пыталась возродить традиции дворянско-аристократических утопий в построении российской государственности.

И если И. А. Ильин в конце жизни во многом изменил свои взгляды, придя к идеям "социальной монархии", весьма близким тихомировским народно-монархическим идеалам, если важнейшей составной частью его взглядов стал легитимный монархизм, то П. Б. Струве до конца жизни упорно защищал свои "монархические" олигархические химеры.

Однако вернемся в начало 20-х годов. В этот период нашлись русские мыслители, сделавшие совершенно иные выводы из революционной катастрофы, нежели Ильин и Струве. Одним из ведущих философов, осознавших многомерность революционного опыта при всем его крайне негативном характере как для интеллигенции, так и для народа, был П. И. Новгородцев.

В течение длительного времени занимаясь историей рабочего и революционно-социалистического движения в Западной Европе, он пришел к выводам о необходимости создания новых социальных институтов корпоративного типа, способных примирить острые противоречия между рабочими и предпринимателями. Во многом эти выводы были близки тихомировским идеям корпоративно-монархического государства, хотя Новгородцев никогда не заходил в своих выводах так далеко, как Л. А. Тихомиров. Будучи в значительной мере чужд монархическим идеалам, он в то же время уже к февралю 1917 года осознал, что духовное единство и порядок в России могут быть сохранены лишь в рамках православно-монархической империи. Этим объяснялся его резкий отказ от предложения войти в состав Временного правительства, сделанного ему руководством кадетской партии, членом которой он по инерции еще оставался к тому времени. События гражданской войны, которую он пережил, находясь на юге России, еще более укрепили его разочарование в демократических идеалах, а события в Европе (Версальский мир, приход к власти в Италии Муссолини, жесткий кризис парламентских институтов Третьей республики во Франции) показали ему, что этот кризис имеет всеобщий характер. В этих условиях П. Н. Новгородцев, уже находясь в эмиграции, начал формулировать не только социальные идеи, заключавшиеся в его знаменитой фразе: "политически надо идти направо, а социально - налево", но и основы духовного возрождения постбольшевистской России. Кратко их можно было бы сформулировать одним его утверждением: "демократия - власть народа - отжила свое"; ее должна заменить агеократия - власть святынь. Основными святынями для Новгородцева стали православная церковь и российская государственность, основанные на земских и монархических началах, чуждых всякой олигархической неприязни и мести своему народу. Несмотря на некоторый бонапартистский уклон Новгородцева и его удаленность от легитимистских взглядов, вышеизложенные его идеи стали ценным вкладом в теорию русской государственной мысли, в значительной степени помогая русской эмигрантской молодежи противостоять олигархическому псевдомонархизму большинства тогдашней эмиграции.

Эта ищущая молодежь русского зарубежья в 20-е - начале 30-х годов была ярким и специфическим феноменом общей эмигрантской жизни. Именно в ее среде зародились течения, определившие политическое лицо русской эмиграции, и не только первой волны, но и на полвека вперед. Многие из этих идей оказали огромное влияние на формирование как русского патриотического крыла советских диссидентов, так и на путь развития патриотического движения в постсоветской России.

Из многочисленных молодежных группировок эмиграции 20-30-х годов к концу 20-х выделились две основных: младороссы во главе с А. Кизим-беком и народно-трудовой союз российских солидаристов во главе с В. Поремским и А. П. Столыпиным (старшим сыном П. А. Столыпина). Последняя из этих групп была прямой наследницей олигархических соборнических монархистов начала 20-х годов. Осудив гучковско-шульгинские интриги и милюковскую подрывную работу эпохи так называемого "Прогрессивного блока", солидаристы в то же время резко отмежевались от идеи легитимной монархии, разделив ответственность за падение Российской империи между ее либерально-думскими разрушителями и самим государем. Таким образом, энтээсовцы, обвинив огульно в катастрофе все старшее поколение и не пытаясь разобраться в сложных переплетениях исторических событий начала ХХ века, просто "заклеймили позором старших" и решили вполне по-чаадаевски начать историю не только своего политического движения, но и России "с белого листа".

Что же касается младороссов, то это движение с самого начала возникло и развивалось как легитимистско-монархическое, но в то же время резко отмежевывавшееся от наследия бюрократической цензово-парламентской третьеиюньской политической практики последних десяти лет существования Российской империи. На взгляды младороссов большое влияние непосредственно оказали произведения Л. А. Тихомирова, и прежде всего его центральный труд "Монархическая государственность", переизданный будущими младороссовскими активистами в 1921 году в Германии.